Неточные совпадения
В первый раз вошла (я, знаете, устал: похоронная служба, со святыми упокой, потом лития, закуска, — наконец-то в кабинете один остался, закурил сигару, задумался), вошла в
дверь: «А вы, говорит, Аркадий Иванович, сегодня
за хлопотами и забыли в столовой часы
завести».
Тогда Самгин, пятясь, не
сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел
за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
«Ну, это — не Полина Карповна, с ней надо принять решительные меры!» — подумал Райский и энергически, обняв
за талию,
отвел ее в сторону и отворил
дверь.
Слуга шагнул было ко мне у самой уже выходной
двери, но я
отвел его рукой и выскочил вслед
за ними на крыльцо.
Она взяла меня
за сюртук,
провела в темную комнату, смежную с той, где они сидели, подвела чуть слышно по мягкому ковру к
дверям, поставила у самых спущенных портьер и, подняв крошечный уголок портьеры, показала мне их обоих.
Он быстрыми и большими шагами вышел из комнаты. Версилов не
провожал его. Он стоял, глядел на меня рассеянно и как бы меня не замечая; вдруг он улыбнулся, тряхнул волосами и, взяв шляпу, направился тоже к
дверям. Я схватил его
за руку.
Сюда, сюда, пожалуйте
за мной, — говорила мать-Шустова,
провожая Нехлюдова через узкую
дверь и темный коридорчик и дорогой оправляя то подтыканное платье, то волосы.
— Митя,
отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее на руки и побежал со своею драгоценною добычей
за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил
за собою обе половинки
дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на кровать и впился в ее губы поцелуем.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли,
за ним гнались, только он прямо в
дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом
водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к
двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
Жандарм
проводил их и принялся ходить взад и вперед. Я бросился на постель и долго смотрел на
дверь,
за которой исчезло это светлое явление. «Нет, брат твой не забудет тебя», — думал я.
Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к
дверям; аудитория —
за ним, его
проводили по университетскому двору на улицу и бросили вслед
за ним его калоши.
Несколько дней, которые у нас
провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой
двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Так он вошел в дом, где остановился генерал — губернатор. Минуты через три он вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба пошли к каталажке. Помощник исправника открыл
дверь, и директор вошел к ученику. Вслед
за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель
провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
Варя(
за дверью). Фирса
отвезли в больницу?
Я платил ему
за это диким озорством: однажды достал половинку замороженного арбуза, выдолбил ее и привязал на нитке к блоку
двери в полутемных сенях. Когда
дверь открылась — арбуз взъехал вверх, а когда учитель притворил
дверь — арбуз шапкой сел ему прямо на лысину. Сторож
отвел меня с запиской учителя домой, и я расплатился
за эту шалость своей шкурой.
Розанов пожал плечами и
проводил Помаду, запер
за ним
двери и лег досыпать свою ночь, а Помада самым торопливым шагом подрал по указанной ему дорожке к Богородицкому.
Няня,
проводив Ступину, затворила
за нею
дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в трубах.
Только у самых
дверей сидел, застенчиво и неуклюже поджав под стул ноги, молоденький телеграфный чиновник и старался
завести с толстомясой Катькой тот светский, непринужденный разговор, который полагается в приличном обществе
за кадрилью, в антрактах между фигурами.
Когда Дядченко через полчаса уходил со своим степенным и суровым видом, все женщины безмолвно, разинув рты,
провожали его до выходной
двери и потом следили
за ним из окон, как он шел по улице.
Волков стоял
за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а мать — довольно было взглянуть на ее лицо, чтоб понять, какую ночь она
провела!
Как-то, когда Павел вышел в сени
провожать ее и не затворил
дверь за собой, мать услыхала быстрый разговор...
Затем последовала немая и довольно длинная сцена, в продолжение которой капитан еще раз, протягивая руку, проговорил: «Я очень рад!», а потом встал и начал расшаркиваться. Калинович
проводил его до
дверей и, возвратившись в спальню, бросился в постель, схватил себя
за голову и воскликнул: «Господи, неужели в жизни, на каждом шагу, надобно лгать и делать подлости?»
Я довольно долго оставался один в этой темной комнате, в которой, кроме входа и коридора, была еще одна запертая
дверь, и отчасти удивлялся этому мрачному характеру дома, отчасти полагал, что это так должно быть у людей, которые были
за границей. Минут через пять
дверь в залу отперлась изнутри посредством того же мальчика и он
провел меня в опрятную, но небогатую гостиную, в которую вслед
за мною вошла Сонечка.
Вместе с Глумовым я
проводил целые утра в делании визитов (иногда из Казанской части приходилось, по обстоятельствам, ехать на Охту), вел фривольные разговоры с письмоводителями, городовыми и подчасками о таких предметах, о которых даже мыслить прежде решался, лишь предварительно удостоверившись, что никто не подслушивает у
дверей, ухаживал
за полицейскими дамами, и только скромность запрещает мне признаться, скольких из них довел я до грехопадения.
Снежные люди молча мелькают мимо
двери магазина, — кажется, что они кого-то хоронят,
провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви
за магазином каждый день уныло звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
— Вот что называется в самом деле быть умным! — рассуждала она, не
сводя изумленного взгляда с
двери,
за которою скрылся Термосесов. — У всех строгости, заказы, а тут ничего: все позволяется, все можно, и между тем этот человек все-таки никого не боится. Вот с каким человеком легко жить; вот кому даже сладко покоряться.
Значительная часть населения города Дэбльтоуна, состоявшая преимущественно из юных джентльменов и леди,
провожала их до самого дома одобрительными криками, и даже после того, как
дверь за ними закрылась, народ не расходился, пока мистер Нилов не вышел вновь и не произнес небольшого спича на тему о будущем процветании славного города…
Передонов был уверен, что
за дверью стоит и ждет валет и что у валета есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то
отвести, в какой-то страшный участок. А под столом сидит недотыкомка. И Передонов боялся заглянуть под стол или
за дверь.
Не могу умолчать и об разговоре с губернским полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел
за надобное притворить
за ним
дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть
отвести душу беседой с этим сановником.
Синкрайт запер каюту и
провел меня
за салон, где открыл
дверь помещения, окруженного по стенам рядами полок. Я определил на глаз количество томов тысячи в три. Вдоль полок, поперек корешков книг, были укреплены сдвижные медные полосы, чтобы книги не выпадали во время качки. Кроме дубового стола с письменным прибором и складного стула, здесь были ящики, набитые журналами и брошюрами.
Она нахмурилась и строго
отвела его от себя рукой. И вновь так величественно хороша показалась она Оленину, что он опомнился и ему стыдно стало
за то, что он делает. Он подошел к
двери и стал дергать ее.
— Какие там билеты… Прямо на сцену
проведу. Только уговор на берегу, а потом
за реку: мы поднимемся в пятый ярус, к самой «коробке»… Там, значит, есть
дверь в стене, я в нее, а вы
за мной. Чтобы, главное дело, скапельдинеры не пымали… Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену
проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.
Стоя у самой входной
двери, они все-таки еще, вероятно, находили свое положение слишком выдающимся и, постоянно перешептываясь, пятились друг
за друга назад и
заводили клешни.
В зале все стихло; даже гусар с барышней стали в шеренгу, и только окунь хватил было «физически Катьку не мог я прибить», но ему разом шикнуло несколько голосов, и прежде чем я понял причину этого шика, пред завешенными
дверями стоял истый, неподдельный, вареный, красный омар во фраке с отличием;
за ним
водил челюстями Фортунатов, а пред ним, выгибаясь и щелкая каблук о каблук, расшаркивался поляк.
(Входит Рюмин. Потом Юлия Филипповна и Калерия. Влас, нахмурившись, идет в кабинет и затворяет
за собою
дверь. Ольга Алексеевна
отводит Марью Львовну налево и что-то неслышно говорит ей, указывая на грудь.)
Но немного погодя ей уже было жаль отца, и когда он уходил в клуб, она
проводила его вниз и сама заперла
за ним
дверь.
Снова в лавке стало тихо. Илья вздрогнул от неприятного ощущения: ему показалось, что по лицу его что-то ползёт. Он
провёл рукой по щеке, отёр слёзы и увидал, что из-за конторки на него смотрит хозяин царапающим взглядом. Тогда он встал и пошёл нетвёрдым шагом к
двери, на своё место.
— Что же, разве ей очень дурно? — спросил Долинский,
провожая доктора
за дверь.
Журавка махнул рукой и потащил
за двери свою синьору; а Анна Михайловна,
проводив гостей, вошла в комнату Долинского, села у его стола, придвинула к себе его большую фотографию и сидела как окаменелая, не замечая, как белобрюхой, холодной жабой проползла над угрюмыми, каменными массами столицы бесстыдно наглая, петербургская летняя ночь.
Анна Михайловна,
проводив сестру до самого порога, торопливо прошла прямо в свою комнату и заперла
за собою
дверь.
Со вдовством бабушки отношения их с Ольгой Федотовной сделались еще короче, так как с этих пор бабушка все свое время
проводила безвыездно дома. Ольга Федотовна имела светлую и уютную комнату между спальнею княгини Варвары Никаноровны и детскою,
двери между которыми всегда, и днем и ночью, были открыты, так что бабушка, сидя
за рабочим столиком в своей спальне, могла видеть и слышать все, что делается в детской, и свободно переговариваться с Ольгой Федотовной.
Через залу прошла в магазин (из которого был прямой выход на улицу) Берта Ивановна. Она не хотела ни торопить мужа домой, ни дожидать его и уходила, со всеми раскланиваясь и всем подавая руки. Ее
провожали до
дверей Ида Ивановна и Маня. Я встал и тоже вышел
за ними.
Солдаты вывели Настю
за двери. Но, когда они вышли, чиновник, выйдя вслед
за арестанткой, отменил свое приказание и велел ее
отвести не в карцер, а в больницу.
Смотритель махнул солдату, державшему под рукою завернутого в тряпку ребенка. Солдат сейчас по этому знаку вышел
за дверь с своей ношей. Настя выпустила смотрительскую полу и, как бешеная кошка, бросилась к
двери; но ее удержали три оставшиеся солдата и неизвестно для чего
завели ей назад руки.
Чрез полчаса
дверь отворилась и Петр вышел. Важным наклонением головы ответствовал он на тройной поклон к.<нязя> Лыкова, Татьяны Афанасьевны и Наташи, и пошел прямо в переднюю. Хозяин подал ему красный его тулуп,
проводил его до саней, и на крыльце еще благодарил
за оказанную честь. Петр уехал.
Забежав немного вперед, батюшка с предупредительностью отворил мне
дверь в небольшую темную переднюю, а оттуда
провел в светлый уютный кабинет, убранный мягкою мебелью; у окна стоял хорошенький письменный столик, заваленный книгами и бумагами, несколько мягких кресел, мягкий ковер на полу, — все было мило, прилично и совсем не по-поповски,
за исключением неизбежных премий из «Нивы», которые висели на стене, да еще нескольких архиереев, сумрачно глядевших из золотых рам.
Как только занималась заря (они всегда вставали рано) и как только
двери заводили свой разноголосый концерт, они уже сидели
за столиком и пили кофе.
За дверями, которые выходили в сени, слышался шорох… кто-то тихо переступал с ноги на ногу и
водил по стене руками… Очевидно, этот злодей искал, но никак не мог найти
двери…
Проводив жертву готовившейся потехи до начала дорожки в павильон, Савелий незаметно скрылся. Неопытные гости один
за другим направились к беседке, вызывая дружный хохот, остроты и обидные советы. Тарас Ермилыч для вящей потехи вышел в
двери павильона и усиленно приглашал сконфуженно блуждавших по дорожкам новичков.
Хому опять таким же самым образом
отвели в церковь; опять оставили его одного и заперли
за ним
дверь. Как только он остался один, робость начала внедряться снова в его грудь. Он опять увидел темные образа, блестящие рамы и знакомый черный гроб, стоявший в угрожающей тишине и неподвижности среди церкви.